Алексей Романов:
«Диктатором быть не имею права».
Алексей Романов:
«Диктатором быть не имею права».
Место: Академ Джаз Клуб на Проспекте Мира, Москва.
Время: последний день весны.
В допросную вплывает поднос со снедью и компотом. «Вы уверены, что это сюда?» - уточняет наш герой у буфетчицы, - это в артистическую». Поднос уплывает.
Алексей, график концертов у вас напряженный. Сегодня последнее публичное выступление весеннего сезона. Летом гастрольная жизнь замирает?
Наша публика летом редиску сажает, варенье варит. Основной концертный сезон – это осень-весна. В прошлом году объехали больше 30 городов. Я прикинул – это половина окружности земного шара примерно.
На ваших песнях выросло уже третье поколение слушателей. Публика устоялась или разный народ приходит?
Публика на нас приходит подготовленная, нам не надо ее настраивать, не нужно воспитывать. На нас ходят, как, скажем, на Чехова. Своя публика давно сформировалась.
Если зритель не реагирует, вы корректируете программу на ходу, меняете порядок песен в концерте?
У нас хорошо объезженная программа, заранее выстроенная драматургия. Мы ничего не меняем.
Бывало, на ваших концертах нетрезвая публика устраивала танцпол в партере, даже на сцену пыталась прорваться…
Если появится в зале какой-то нетрезвый дурень, не дай Бог на него среагировать. Начинаешь сливать энергию. Но это редко случается. Лучше всего - когда публика на мешает.
Любой концерт – огромный расход энергии. Вы только отдаете или от зала тоже что-то получаете?
Если бы только тратил, я бы не выжил. Нагрузка, как у спортсмена. Конечно, можно вылезти «на зубах», но это контузия. Значит, что-то получаю взамен, происходит взаимообмен энергиями с залом. Что-то приходит из космоса тоже, я должен быть подключен к чему-то еще. Какая-то внешняя подпитка все равно есть.
Как восстанавливаетесь?
Во время гастролей стараюсь побольше ходить. Есть возможность в Интернете найти храмы, интересные культурные объекты. Пытаюсь всякий раз маршрут часика на полтора выстроить.
Давайте про истоки поговорим. У вас ведь в школе был ансамбль?
Ну конечно, в школе был ансамбль. Тогда были все больные, массовое помешательство под названием «битломания».
Играли только «Битлов»?
Да всё подряд. С музыкальной информацией были проблемы. Слушали «Голос Америки», «Дойче Велле», [«Немецкая Волна»], Радио Люксембург. Но музыкальные программы были не у всех радиостанций. По-настоящему «угощаться» хорошей музыкой можно было только на «Голосе Америки».
Еще выручало «Радио Маяк». Не тот привычный «Маяк», а радиостанция для кораблей дальнего плавания. Они крутили по кругу «Can’tBuy Me Love» [композиция The Beatles], я все время в школу поэтому опаздывал. Врубал радио, когда родители на работу уходили, и не мог оторваться.
На чем голоса ловили?
Музыкальный комбайн «Харьков-63». Там была вертушка, магнитофон, и приёмник коротковолновый.
И туда же включали самодельные гитары?
Ну а как же. Звукачи [звукосниматели] по 9 рублей, они хорошо звучали, кстати. Усилители самодельные, все как положено.
Я не очень в этом до сих пор разбираюсь, товарищ у меня был «самоделкин», он паял замечательно. Звучало все это ужасно, приличнее всего звучали КИНАПы [завод киноаппаратуры], их в школе можно было раздобыть и втихаря подключиться. Прекрасный ламповый аппарат, громкий.
Вас можно назвать «парнем с рабочей окраины»?
Мы жили в довольно благополучном районе, в пятиэтажке. Район населяли лимитчики, свезенная после войны рабочая молодежь для работы на Кунцевском механическом заводе. Вполне приличная публика.
Как получилось, что стали поступать в МАРХИ?
Наш класс был весь в математике. Преподаватели нас готовили к поступлению по сложным задачникам. Я принюхивался к Бауманке [МГТУ им. Н.Э. Баумана, ведущий технический ВУЗ]. Это было престижно: космос, большие железные механизмы.
Но отец мой был архитектором, он решил, что меня надо подтолкнуть к этой профессии. Еще ребенком меня возил на кружок рисования. В 10 классе я уже сам ездил на подготовительное отделение в МАРХИ.
Первую гитару помните?
Первую электрическую гитару я смастерил сам. Кстати, во время вступительных экзаменов в институт. Время на подготовку к экзаменам было с пользой проведено за изготовлением инструмента.
Были так уверены, что вас и так примут?
Нервничать было некогда. На неуверенность не было времени, все ушло в гитару. Я не был отличником, но математику-физику сдал хорошо. Проходной бал набрал, этого было достаточно.
Гитара настолько хорошим инструментом получилась, что ее … украли. В Институте, когда нашу репетиционную аудиторию заняли под выборы. Доступ туда оказался свободным, и оттуда много чего вынесли, в том числе и мою гитару.
Не гоняли вас оттуда, репетировать не мешали?
Да нет, чего нас гонять? Гоняли, когда мы в актовом зале гремели, вместо того, чтобы заниматься.
Такое ощущение, что архитектуре учиться не было времени.
Нет, надо было учиться, я даже стипендию получал, 43 рубля. Обед стоил 40 копеек, вполне приличный, кстати говоря. 10 копеек на дорогу, 30 копеек на сигареты.
На остальное диски покупали?
Какое там! Об этом речи идти не могло, можно было пластинку подержать попросить. Остальные деньги родителям отдавал, я с ними жил.
Знали, что МАРХИ - это рассадник музыкального и другого творчества?
Понятия не имел. Когда заявился туда в первый раз было поражен, насколько отвязанный вид был у старшекурсников. Штаны из портьер, брезентовые куртки, тапки самодельные парусиновые. Не архитекторы, а индейцы какие-то. У меня башню снесло. Я был тогда домашний мальчик, в галстучке, в пиджачке.
Первые джинсы когда появились?
Дядя мой работал виолончелистом в оркестре Баршая [Рудольф Баршай, альтист и дирижер, 70 лет назад создал первый в СССР Московский камерный оркестр], он привез мне из-за границы джинсы «Монтана», кажется. На втором курсе это было. Заносил до дыр, они истлели на мне.
Дипломный проект помните?
Предприятие по сборке микросхем, это передовая отрасль тогда была, я сочинил многоэтажный корпус с герметичными цехами и административной пристройкой.
А когда работал архитектором, учась на вечернем, – было дело, принял участие в проектировании на Варшавском шоссе, известного шестисотметрового «лежачего небоскреба». Это здание НИЦЭВТ [Научно-исследовательский центр электронной вычислительной техники, где была разработана первая советская ЭВМ]. Там моя авторская работа - склад горюче-смазочных материалов во дворе стоит. Впрочем, не уверен, что она до сих пор сохранилась.
По распределению куда попали?
Меня распределили в «Госхимпроект» [Государственный союзный институт специальных сооружений для предприятий химической промышленности]. Это было не очень интересно, химзаводы - это полтора километра железа. Единственное гражданское сооружение – это проходная. Архитектору там делать нечего.
И вот однажды, стоя у окна, вы сочинили песню «Радуюсь». Такие зрелые произведения пишут в расцвете творческой карьеры, а Вы на старте…
Это вовсе на программное произведение, скорее экспромт. Как, впрочем, и всё остальное. Как-то раз, ясным зимним днем, сидючи за кульманом и глядючи в окно, я подумал: «Ёлы-палы, и это до пенсии. Прикинул - да, Алексей Дмитриевич, невесело».
Так эта песня и родилась. В соседней комнате, пока чертежницы по магазинам бегали, я воспользовался пишущей машинкой, где свои стихи перепечатал на машинке для солидности. Писал карандашом. Я и сейчас так делаю. Если совсем текст никуда не годится, можно стереть. Ластик - до сих пор любимый инструмент.
На чем воспитывался литературный вкус? Это учителя, самообразование, родители?
Ну, конечно, родители прежде всего. Ведь тогда кроме книг ничего купить было невозможно. Пальто и то покупали в кредит. Детское пальто стоило тридцать рублей, это серьезная трата для семьи. Сейчас это, наверно, тысяч тридцать.
У родителей была отличная библиотека, да и у бабушки тоже, было где покопаться. Со мной уже много лет живет трехтомник Пушкина 1955-го года издания. Там весь основной корпус пушкинской поэзии. Начал читать я с прозы. Первая книжка была «Маугли» Киплинга. Потом была «Страшная месть» Гоголя [повесть входила в цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки»].
Вдохновение приходит само? Или творчество – это усердная работа?
Есть мастера высокого полета, такие как Илья Резник, например. Они могут сочинять роскошные тексты для звезд по заказу. Я на такое не способен, меня должно осенить, это случается два-три раза в год.
А если нет - ну и хорошо. Настоящее творчество происходит в измененном состоянии, это высасывает энергию, и мне это не очень нравится. Пушкин, например, сочинял за карточным столом, это тоже измененное состояние. Он в панике - и, чтобы отвлечься, ему приходилось зарифмовать пару строчек.
Тексты Ваших песен иногда «плавают», есть разные варианты, «канонических» часто нет.
Вот мы выходим в студию на запись. Ты стоишь перед барьером, когда сейчас все пойдет «на пленку». Я вдруг понимаю, что что-то не годится, приходится редактировать текст на лету. Сейчас, правда, с цифровой записью стало проще, можно даже отдельное слово в чистовом варианте поправить.
Иногда меня через некоторое время может перестать устраивать излишний пафос стихов, нужно что-то более лирическое. Значит - и гитара для этого нужна другая. Или тональность слишком «сопливая», надо что-то пожестче. Бывает наоборот, текст выглядит слишком «по-грубиянски». Захочется лирику из него сделать.
Как члены группы относятся к такому перекраиванию песен? Соглашаются?
Важно, что мы играем в ансамбле, и любые новые аранжировки должны устраивать всех. Я не могу быть диктатором, не имею права. Ни воли для этого не хватает, ни наглости. Я могу на своем наставить, но для этого должен быть уверен в своей правоте на сто процентов.
Барабанщик будет играть вот так, это он решает. Я могу ему предлагать варианты, но последнее слово все равно за ним.
Я давно работаю с профессионалами, слушаю их доводы. Предпочитаю не учить, а учиться.
Быть профессионалом - это рутина или высшее качество работы? Можно быть любителем «в хорошем смысле», приверженцем «творческого полета»?
Я думаю грани между этими понятиями нет, есть дурные крайности.
Можно быть профессионалом в худшем смысле этого слова. Есть у дирижеров такая «перекидушка», книжка с разрезанными страницами фрагментов скрипичных партий, своеобразная мозаика. Когда надо быстро сделать оркестровку - придумывать ничего не надо, все уже придумано. Это как словарь рифм. Все музыкальные ходы стандартные, музыкальный лексикон достаточно прост. Это профессиональная рутина.
Любительщина в худшем смысле – это полная безответственность, когда исполнитель не трудится запоминать, что он сыграл в прошлый раз. Выглядит это очень весело, я и сам, бывало, этим грешил. «Что играл – не помню, буду сочинять на ходу». Такой подход может подвести. Если сам облажался - это не так страшно, хуже, если ты обгадил чужую работу, товарищей подвел.
Я выхожу на концерт - это уже профессиональная деятельность. Даже если это просто «квартирник» - есть грань, это сцена. Если ты стоишь по эту сторону рампы – будь любезен отвечать за свои действия. Это первое чему стоит научиться профессионалу.
Время: последний день весны.
В допросную вплывает поднос со снедью и компотом. «Вы уверены, что это сюда?» - уточняет наш герой у буфетчицы, - это в артистическую». Поднос уплывает.
Алексей, график концертов у вас напряженный. Сегодня последнее публичное выступление весеннего сезона. Летом гастрольная жизнь замирает?
Наша публика летом редиску сажает, варенье варит. Основной концертный сезон – это осень-весна. В прошлом году объехали больше 30 городов. Я прикинул – это половина окружности земного шара примерно.
На ваших песнях выросло уже третье поколение слушателей. Публика устоялась или разный народ приходит?
Публика на нас приходит подготовленная, нам не надо ее настраивать, не нужно воспитывать. На нас ходят, как, скажем, на Чехова. Своя публика давно сформировалась.
Если зритель не реагирует, вы корректируете программу на ходу, меняете порядок песен в концерте?
У нас хорошо объезженная программа, заранее выстроенная драматургия. Мы ничего не меняем.
Бывало, на ваших концертах нетрезвая публика устраивала танцпол в партере, даже на сцену пыталась прорваться…
Если появится в зале какой-то нетрезвый дурень, не дай Бог на него среагировать. Начинаешь сливать энергию. Но это редко случается. Лучше всего - когда публика на мешает.
Любой концерт – огромный расход энергии. Вы только отдаете или от зала тоже что-то получаете?
Если бы только тратил, я бы не выжил. Нагрузка, как у спортсмена. Конечно, можно вылезти «на зубах», но это контузия. Значит, что-то получаю взамен, происходит взаимообмен энергиями с залом. Что-то приходит из космоса тоже, я должен быть подключен к чему-то еще. Какая-то внешняя подпитка все равно есть.
Как восстанавливаетесь?
Во время гастролей стараюсь побольше ходить. Есть возможность в Интернете найти храмы, интересные культурные объекты. Пытаюсь всякий раз маршрут часика на полтора выстроить.
Давайте про истоки поговорим. У вас ведь в школе был ансамбль?
Ну конечно, в школе был ансамбль. Тогда были все больные, массовое помешательство под названием «битломания».
Играли только «Битлов»?
Да всё подряд. С музыкальной информацией были проблемы. Слушали «Голос Америки», «Дойче Велле», [«Немецкая Волна»], Радио Люксембург. Но музыкальные программы были не у всех радиостанций. По-настоящему «угощаться» хорошей музыкой можно было только на «Голосе Америки».
Еще выручало «Радио Маяк». Не тот привычный «Маяк», а радиостанция для кораблей дальнего плавания. Они крутили по кругу «Can’tBuy Me Love» [композиция The Beatles], я все время в школу поэтому опаздывал. Врубал радио, когда родители на работу уходили, и не мог оторваться.
На чем голоса ловили?
Музыкальный комбайн «Харьков-63». Там была вертушка, магнитофон, и приёмник коротковолновый.
И туда же включали самодельные гитары?
Ну а как же. Звукачи [звукосниматели] по 9 рублей, они хорошо звучали, кстати. Усилители самодельные, все как положено.
Я не очень в этом до сих пор разбираюсь, товарищ у меня был «самоделкин», он паял замечательно. Звучало все это ужасно, приличнее всего звучали КИНАПы [завод киноаппаратуры], их в школе можно было раздобыть и втихаря подключиться. Прекрасный ламповый аппарат, громкий.
Вас можно назвать «парнем с рабочей окраины»?
Мы жили в довольно благополучном районе, в пятиэтажке. Район населяли лимитчики, свезенная после войны рабочая молодежь для работы на Кунцевском механическом заводе. Вполне приличная публика.
Как получилось, что стали поступать в МАРХИ?
Наш класс был весь в математике. Преподаватели нас готовили к поступлению по сложным задачникам. Я принюхивался к Бауманке [МГТУ им. Н.Э. Баумана, ведущий технический ВУЗ]. Это было престижно: космос, большие железные механизмы.
Но отец мой был архитектором, он решил, что меня надо подтолкнуть к этой профессии. Еще ребенком меня возил на кружок рисования. В 10 классе я уже сам ездил на подготовительное отделение в МАРХИ.
Первую гитару помните?
Первую электрическую гитару я смастерил сам. Кстати, во время вступительных экзаменов в институт. Время на подготовку к экзаменам было с пользой проведено за изготовлением инструмента.
Были так уверены, что вас и так примут?
Нервничать было некогда. На неуверенность не было времени, все ушло в гитару. Я не был отличником, но математику-физику сдал хорошо. Проходной бал набрал, этого было достаточно.
Гитара настолько хорошим инструментом получилась, что ее … украли. В Институте, когда нашу репетиционную аудиторию заняли под выборы. Доступ туда оказался свободным, и оттуда много чего вынесли, в том числе и мою гитару.
Не гоняли вас оттуда, репетировать не мешали?
Да нет, чего нас гонять? Гоняли, когда мы в актовом зале гремели, вместо того, чтобы заниматься.
Такое ощущение, что архитектуре учиться не было времени.
Нет, надо было учиться, я даже стипендию получал, 43 рубля. Обед стоил 40 копеек, вполне приличный, кстати говоря. 10 копеек на дорогу, 30 копеек на сигареты.
На остальное диски покупали?
Какое там! Об этом речи идти не могло, можно было пластинку подержать попросить. Остальные деньги родителям отдавал, я с ними жил.
Знали, что МАРХИ - это рассадник музыкального и другого творчества?
Понятия не имел. Когда заявился туда в первый раз было поражен, насколько отвязанный вид был у старшекурсников. Штаны из портьер, брезентовые куртки, тапки самодельные парусиновые. Не архитекторы, а индейцы какие-то. У меня башню снесло. Я был тогда домашний мальчик, в галстучке, в пиджачке.
Первые джинсы когда появились?
Дядя мой работал виолончелистом в оркестре Баршая [Рудольф Баршай, альтист и дирижер, 70 лет назад создал первый в СССР Московский камерный оркестр], он привез мне из-за границы джинсы «Монтана», кажется. На втором курсе это было. Заносил до дыр, они истлели на мне.
Дипломный проект помните?
Предприятие по сборке микросхем, это передовая отрасль тогда была, я сочинил многоэтажный корпус с герметичными цехами и административной пристройкой.
А когда работал архитектором, учась на вечернем, – было дело, принял участие в проектировании на Варшавском шоссе, известного шестисотметрового «лежачего небоскреба». Это здание НИЦЭВТ [Научно-исследовательский центр электронной вычислительной техники, где была разработана первая советская ЭВМ]. Там моя авторская работа - склад горюче-смазочных материалов во дворе стоит. Впрочем, не уверен, что она до сих пор сохранилась.
По распределению куда попали?
Меня распределили в «Госхимпроект» [Государственный союзный институт специальных сооружений для предприятий химической промышленности]. Это было не очень интересно, химзаводы - это полтора километра железа. Единственное гражданское сооружение – это проходная. Архитектору там делать нечего.
И вот однажды, стоя у окна, вы сочинили песню «Радуюсь». Такие зрелые произведения пишут в расцвете творческой карьеры, а Вы на старте…
Это вовсе на программное произведение, скорее экспромт. Как, впрочем, и всё остальное. Как-то раз, ясным зимним днем, сидючи за кульманом и глядючи в окно, я подумал: «Ёлы-палы, и это до пенсии. Прикинул - да, Алексей Дмитриевич, невесело».
Так эта песня и родилась. В соседней комнате, пока чертежницы по магазинам бегали, я воспользовался пишущей машинкой, где свои стихи перепечатал на машинке для солидности. Писал карандашом. Я и сейчас так делаю. Если совсем текст никуда не годится, можно стереть. Ластик - до сих пор любимый инструмент.
На чем воспитывался литературный вкус? Это учителя, самообразование, родители?
Ну, конечно, родители прежде всего. Ведь тогда кроме книг ничего купить было невозможно. Пальто и то покупали в кредит. Детское пальто стоило тридцать рублей, это серьезная трата для семьи. Сейчас это, наверно, тысяч тридцать.
У родителей была отличная библиотека, да и у бабушки тоже, было где покопаться. Со мной уже много лет живет трехтомник Пушкина 1955-го года издания. Там весь основной корпус пушкинской поэзии. Начал читать я с прозы. Первая книжка была «Маугли» Киплинга. Потом была «Страшная месть» Гоголя [повесть входила в цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки»].
Вдохновение приходит само? Или творчество – это усердная работа?
Есть мастера высокого полета, такие как Илья Резник, например. Они могут сочинять роскошные тексты для звезд по заказу. Я на такое не способен, меня должно осенить, это случается два-три раза в год.
А если нет - ну и хорошо. Настоящее творчество происходит в измененном состоянии, это высасывает энергию, и мне это не очень нравится. Пушкин, например, сочинял за карточным столом, это тоже измененное состояние. Он в панике - и, чтобы отвлечься, ему приходилось зарифмовать пару строчек.
Тексты Ваших песен иногда «плавают», есть разные варианты, «канонических» часто нет.
Вот мы выходим в студию на запись. Ты стоишь перед барьером, когда сейчас все пойдет «на пленку». Я вдруг понимаю, что что-то не годится, приходится редактировать текст на лету. Сейчас, правда, с цифровой записью стало проще, можно даже отдельное слово в чистовом варианте поправить.
Иногда меня через некоторое время может перестать устраивать излишний пафос стихов, нужно что-то более лирическое. Значит - и гитара для этого нужна другая. Или тональность слишком «сопливая», надо что-то пожестче. Бывает наоборот, текст выглядит слишком «по-грубиянски». Захочется лирику из него сделать.
Как члены группы относятся к такому перекраиванию песен? Соглашаются?
Важно, что мы играем в ансамбле, и любые новые аранжировки должны устраивать всех. Я не могу быть диктатором, не имею права. Ни воли для этого не хватает, ни наглости. Я могу на своем наставить, но для этого должен быть уверен в своей правоте на сто процентов.
Барабанщик будет играть вот так, это он решает. Я могу ему предлагать варианты, но последнее слово все равно за ним.
Я давно работаю с профессионалами, слушаю их доводы. Предпочитаю не учить, а учиться.
Быть профессионалом - это рутина или высшее качество работы? Можно быть любителем «в хорошем смысле», приверженцем «творческого полета»?
Я думаю грани между этими понятиями нет, есть дурные крайности.
Можно быть профессионалом в худшем смысле этого слова. Есть у дирижеров такая «перекидушка», книжка с разрезанными страницами фрагментов скрипичных партий, своеобразная мозаика. Когда надо быстро сделать оркестровку - придумывать ничего не надо, все уже придумано. Это как словарь рифм. Все музыкальные ходы стандартные, музыкальный лексикон достаточно прост. Это профессиональная рутина.
Любительщина в худшем смысле – это полная безответственность, когда исполнитель не трудится запоминать, что он сыграл в прошлый раз. Выглядит это очень весело, я и сам, бывало, этим грешил. «Что играл – не помню, буду сочинять на ходу». Такой подход может подвести. Если сам облажался - это не так страшно, хуже, если ты обгадил чужую работу, товарищей подвел.
Я выхожу на концерт - это уже профессиональная деятельность. Даже если это просто «квартирник» - есть грань, это сцена. Если ты стоишь по эту сторону рампы – будь любезен отвечать за свои действия. Это первое чему стоит научиться профессионалу.